Малый драматический театр – Театр Европы в Петербурге оштрафовали на 15 тысяч рублей за нарушение санитарных норм. Он снова откроется после временной приостановки работы. В рамках дела, которое завел Роспотребнадзор, театр 6 мая был опечатан. В ведомстве утверждали, что Роспотребнадзор зафиксировал в театре "многочисленные санитарно-эпидемиологические нарушения". "Нарушениями" ревизоры посчитали, например, непронумерованные швабры.
Опечатанный до 17 мая театр МДТ, Санкт-Петербург
Атаку Роспотребнадзора на театр наблюдатели сразу же связали с политическими причинами. В МДТ шли спектакли с участием Данилы Козловского, на которого активист Виталий Бородин в апреле написал донос – из-за антивоенного поста в инстаграме актера, опубликованного в феврале 2022 года. Спектакли с участием Козловского "Гамлет" и "Коварство и любовь" сначала были в театре перенесены, а сейчас стало известно, что они вовсе отменены до конца года.
МДТ, объявление об отмене спектаклей, в которых главные роли исполнял Данил Козловский
"Гамлета убрали и мыши внезапно разбежались, швабры промаркировались((", – пишет в Фейсбуке телекритик Арина Бородина. "Нет Данилы Козловского – нет проблем со швабрами", – отмечает журналист Наталья Геворкян.
Уже сегодня вечером на основной и камерной сценах МДТ покажут "Братьев Карамазовых" и "Вакханалию". Правда, никакого торжественного открытия после нескольких дней простоя не было – сотрудники театра просто сняли с двери печать.
Актеры рассказали Север.Реалии, что рады возвращению к работе, но пока не очень понимают, как восстановить привычный ритм. Говорят, что "горизонт планирования сужен до безобразия". На дверях театра все еще висит табличка о том, что спектакли 21, 22, 23 и 24 мая отменены.
Атака Роспотребнадзора на МДТ разворачивалась на фоне другого "театрального дела" – ареста на два месяца режиссера Жени Беркович по уголовному делу об оправдании терроризма, возбужденному из-за спектакля "Финист Ясный Сокол". Автора пьесы, по которой был поставлен спектакль, Светлану Петрийчук заключили под стражу на тот же срок.
О том, почему российским властям так важно сегодня поставить под полный контроль и театр, корреспондент Север.Реалии беседует с театральным критиком, обозревателем газеты “Коммерсант” Аллой Шендеровой.
– На компромисс с открытием театра Льва Додина (главный режиссер МДТ. – СР) можно посмотреть с разных сторон. Козловского не убили, он не в тюрьме (типун мне на язык, конечно), ему не вменяют статью за оправдание терроризма, все очень вегетариански, как сказала бы Анна Ахматова, – говорит Шендерова. – Тут можно к Ахматовой добавить еще и фразочку Мармеладова из “Преступления и наказания”: “Ко всему-то подлец-человек привыкает!” Мы за последние полтора года привыкли к такому, что если человек на свободе и жив-здоров, и бомбы в него никто не кидает, то это кажется счастьем. А тут, видите, еще и великий (а он действительно, великий) МДТ назад откроют. Можно ликовать.
– Давление на театр началось в России не вчера. Уже были отмены спектаклей, вымарывание имен неугодных режиссеров из афиш, мы хорошо помним первое “театральное дело” – Кирилла Серебренникова. И все-таки сегодняшнее дело Жени Беркович и Светланы Петрийчук, а следом атака на додинский Малый драматический театр – это качественно новый этап?
Алла Шендерова
– Да, это качественно новый виток репрессий. Я помню, что 26 февраля прошлого года, тогда еще работало “Эхо Москвы”, я слушала бесконечные новости и поняла, что начинается полное завинчивание гаек, в том числе, и в театральной сфере, –говорит Алла Шендерова. – Уже 2 марта в тексте для “Коммерсанта” я написала о том, какие могут быть и уже есть жертвы и разрушения в театре. Накануне закрылся Центр имени Мейерхольда – его слили с театром "Школа драматического искусства", потому что директор Елена Ковальская уволилась в знак протеста против начала военных действий в Украине, а худрука, режиссера Дмитрия Волкострелова, уволили. Мейерхольд почему-то пострадал более других, его как бы снова репрессировали: в марте прошлого года уволили еще и заведующую музеем-квартирой Мейерхольда Наталью Макерову, и музей закрыли, официально - на реконструкцию.
– Тогда еще были письменные протесты, – вспоминает Алла Шендерова. – Додин написал письмо Путину, призывая: “Остановитесь!”, Данила Козловский написал антивоенный пост в инстаграме, последствия чего мы сейчас видим. Все еще собирали подписи, как сумасшедшие, но кто-то уже подписывался в обратную сторону. И в “Золотой маске” уже начались потери – фестиваль шел, но какие-то спектакли оттуда начали исчезать. Дирижер Иван Великанов выступил с вдохновенной речью в Нижегородской опере, что музыканты за мир, – и тут же был отстранен, и на “Золотой маске” оперой “Свадьба Фигаро” дирижировал другой.
Стало известно, что Чулпан Хаматова не вернулась в Россию, из-за этого не смогли сыграть спектакль "Горбачев". Потом Иван Вырыпаев попросил отдавать выручку со своих спектаклей в фонд помощи беженцам, и Ярославский театр тут же ответил, что в таком случае они не могут показывать спектакли по его пьесам.
Потом, когда запретили инстаграм и фейсбук, у театров возникла большая проблема – им велели уничтожить свои страницы, а у них там была вся жизнь: зрители про билеты узнавали, обменивались мнениями – театры понесли большие потери. Потом на всех фестивалях отменили все показы спектакля Бориса Павловича “Юдифь”, потому что спектакль игрался на украинском языке.
Чулпан Хаматова и Евгений Миронов в спектакле "Горбачев"
Для меня сразу стало очевидно, что все это потянет за собой множество тяжелейших процессов и репрессий. Тогда я, правда, еще думала о точечных.
– Интересно, сколько точек надо собрать, чтобы сказать, что их – масса?
– Да, это такая детская раскраска – потом все точки соединить и закрасить черным цветом. Я помню, уже тогда стала вылезать наша привычка к доносам и генетический страх. Помню, на “Маску” приехал мюзикл “Эвридика”, который поставил Роман Феодори, и это уже воспринималось как мощное антивоенное высказывание, уже везде мерещилось это “анти”. Из программы “Маски” один спектакль исчез, потом второй, а потом я поняла, что их убирала сама “Золотая маска” – из осторожности. “Завинчивание гаек” в обществе – это же всегда процесс, в котором участвуют обе стороны.
– Но ведь до этого еще было дело Серебренникова?
– Да, я помню, когда я летом 2017 года узнала, что он арестован, стало ясно, что это знак всем – чтоб неповадно было.
– Тогда за него вписались огромное количество известных людей, – вспоминает Алла Шендерова, – в Москве стояла очередь к зданию суда, все еще верили, что можно что-то сделать. Потом, правда, изменили меру пресечения – камеру поменяли на домашний арест, но это все было сплошным унижением, все эти разговоры про спектакли, “которых не было”. А ведь практически все мы их видели! Мы тогда собрали огромный журнал из рецензий на спектакли проекта “Платформа” , кстати, напомню, что даже министр культуры Мединский на “Платформу” приходил и что-то положительное говорил о проекте – но потом ветер переменился.
Режиссер Кирилл Серебренников
– Как вы считаете, сегодня стоит ожидать такой же поддержки арестованным Жене Беркович и Светлане Петрийчук?
– Думаю, что да. Райкин и Меньшиков подписали обращение в ее защиту, что для меня удивительно, особенно в случае Меньшикова. Это более или менее хороший знак, человеческое поведение.
– В дни ареста и суда над Беркович и Петрийчук многие в сетях писали, что не надо, мол, сейчас никаких политических заявлений, не надо обострять и т. д. Это в таких случаях, как вам кажется, правильная реакция – ничего не говорить, не предавать огласке, как бы не навредить?
– Боязнь навредить – это нормально, правда, втихую много чего можно сделать ужасного, но и хорошего тоже. С одной стороны, я – за гласность. С другой – у меня нет юридического образования, и, наверное, к некоторым советам адвокатов надо прислушиваться. У них все козыри в руках и более полная картина. Понятно, что иногда советы помолчать – это просто инструмент давления, но вообще для спасения человеческой жизни и свободы хороши все способы. Вот когда обмениваются пленными – мы же не знаем всех подробностей! Сейчас события завязались в такой сложный, болезненный узел, что уже невозможно разобраться. Возможно, иногда нужна и тишина. Но в целом я, разумеется, за гласность. Это хорошее горбачевское слово, мы к ней долго шли, и отказаться от нее, как мы сейчас отказываемся от всех завоеваний той эпохи, было бы большой ошибкой. Хотя, конечно, идее унификации массового сознания гласность противоречит. Собственно, поэтому многие журналисты – с большим риском для себя – продолжают работать внутри страны. Чтобы она хоть в какой-то мере существовала.
– Мы вспомнили с вами "дело Серебренникова". Все же те репрессии чем принципиально отличаются от нынешних…
– Тогда не “шили” политических дел. Кстати, первая ласточка была – не Серебренников, а спектакль “Тангейзер”, 2015 год, Новосибирск. Но это было административное дело, у меня потом, год спустя, вышло на "Медузе" большое интервью с Борисом Мездричем, где он говорил обо всем подробно. Создателей “Тангейзера” суд тогда оправдал, не найдя в их действиях ничего противоправного, но спектакль все равно закрыли. Повторю, это была не уголовка и не политическая статья вроде оправдания терроризма. Но началось все именно тогда, и я до сих пор помню письмо, которое мне диктовал Марк Захаров, где он достаточно жестко сказал, что церковь надо отделить от государства. Он очень был тогда встревожен.
– При этом никого тогда не выгоняли из страны, не брали под стражу, а Кулябин после этих новосибирских потрясений еще ставил спектакли в Большом и в других театрах.
Но после 24 февраля стало понятно, что ничего не будет, как прежде, а потом стало понятно, что не останется камня на камне. Напомню, что одновременно появилось несколько анонимных провластных телеграм-каналов: “Подковерка”, “Закулиска”, “Невменкульт”, “Коллаборант” – перед тем, как кого-то снимут, они всегда писали: “Ату его, ату!” И у многих возникло стойкое ощущение, что если сопоставить их выступления с приказами об отменах и закрытиях, то выходило, что их информацией пользовались инстанции, принимающие решения.
– Может, это одна и та же рука?
– Скорее, разные руки одного тела. После 24-го все стало схлопываться: закрылись фестивали “NET”, питерская “Точка доступа”, зарубежная программа “Золотой маски” и программа Russian Case. Начались истерические разговоры со всех сторон про кэнселинг русской культуры, но уже в апреле стало ясно, что речь не про cancel culture, а про self-cancel culture: отменять мы начали сами себя, и этот процесс продолжается.
Все это уже было в нашей истории. Был Камерный театр, созданный в 1914 году Александром Таировым, первой актрисой там была Алиса Коонен. В 1949-м его реформировали, выгнали Таирова, он вскоре умер в клинике. Квартира Коонен осталась при театре, но на ту сцену она, естественно, больше не выходила – она ее, как известно, прокляла. Часть актеров разогнали, сменили название, но театр остался – стоит на Тверском бульваре до сих пор – это Театр имени Пушкина. Вот и "Гоголь-центр" официально не закрыли, но и название поменяли, и руководство, и репертуар, и даже внутренний интерьер. Теперь добрались до Льва Додина, которому кстати, 14 мая исполнилось 79.
Светлана Петрийчук
– А почему самым жестоким преследованиям на сегодня подверглись именно Женя Беркович и Светлана Петрийчук?
– Думаю, донос на Женю Беркович был давно – и, может быть, не один. Все это просто лежало до поры до времени, пока не нашли повод.
– Многие видные театральные деятели, режиссеры в первые дни войны уехали из России. Как человек театра, так сильно связанный с языком, со зрителем, со средой, может существовать в эмиграции?
– Кто-то выживет, кто-то нет. Мало времени еще прошло, по большому счету. Лучше, конечно, тем, у кого и раньше было имя и карьера на Западе, кто и так был известен. У Чулпан Хаматовой, например, она была давно – еще со времен фильма “Гудбай, Ленин”. Но если карьеры нет, то все гораздо сложнее.
– А что будет с “Золотой маской”? Некоторые считают, что арест Беркович и Петрийчук, которые получили "Маски" как раз за инкриминируемый им теперь спектакль, связан и с давним желанием прихлопнуть этот фестиваль, много же было голосов, практически доносов – надо присмотреться, там антирусские спектакли…
– Это пишут те самые телеграм-каналы, о которых я говорила. Вопрос же, который все мы теперь сами себе задаем: зачем он нужен, этот театр, если он ни от чего не уберег, никого не спас? Искусство, как еще Набоков объяснял, ничего никому не должно, оно просто существует, и все. Но театр – это в чем-то очень неэкологичная штука: он жрет очень большой ресурс – и средства на создание декораций, и психическую энергию, и силы человека. Люди тратят свою жизнь – на что, для чего? Когда происходят какие-то глобальные катастрофы, еще больше задумываешься об этом.
– Казалось бы театр не собирает стадионы. Чего так боится власть?
– Вроде, да, это маленький промысел, ручная работа, охват с кино не сравнить. Но это непосредственное общение, при котором влияние сильней – видимо, это раздражает. Ведь виток репрессий в 1949-м тоже начался с материала в “Правде” “Об одной антипатриотической группировке театральных критиков”(начало кампании против "безродных космополитов". – СР). Казалось бы, кто такие критики – нет, до всего было дело. Государство поставило перед собой задачу унификации массового сознания. И пока справляется с этим более или менее успешно.
– Вы уже говорили о самоцензуре, о том, что фестивали сами на всякий случай убирают из своих программ спектакли. Но есть и другое – когда руководители театров, так сказать, ложатся под власть, выполняют ее заказы, увольняют артистов, и объяснение вроде человеческое – чтобы не погубить коллектив, который стоит за моей спиной.
– Каждый случай индивидуален, часто люди боятся: если ты не донес, значит, донесут на тебя. И это всегда так работает – все истории про все лагеря в мире, где охранников гораздо меньше, чем заключенных, это опять о психологии человека, которая всегда подталкивает нас примкнуть к тому, кого больше и кто сильнее, мощнее и в данный момент на коне – не важно, прав или не прав.
Я помню, даже в 2014 году, когда уже понятно было, к чему все клонится, кто-то мне говорил: а разве так можно? (Алла Шендерова после 2014-го много писала и говорила в поддержку нового искусства. – СР). А я отвечала: конечно, можно, и надо делать, пока можно. Понимаете, мы (я про социум) не успели оттаять от прошлого витка репрессий, а уже все замерзло обратно.
Этот хтонический ужас – во всех нас. Есть хороший фильм греческого режиссера Йоргаса Лантиноса “Лобстер” – о том, что тоталитаризм проникает в таких ситуациях во все страты. В одной касте (или социальной страте) тебя уничтожат, если ты не женился, а в другой – тоже уничтожат, но если ты влюбился и посмел найти себе пару. Эти касты враждуют, вторая образуется как протест против первой, но приходит к той же бесчеловечности и тоталитаризму.
– Это и о нашей оппозиции, в которой все даже сейчас продолжают грызть друг друга, хотя, казалось бы, уже нечего им делить.
– Так мы потому ко всему этому и пришли, что у нас никто не терпит другого мнения. Стыдно вспомнить все эти дикие взаимные оскорбления в фейсбуке – вместо того, чтобы пойти и посмотреть, что происходит в стране, театральные деятели грызлись по мелочам.
– А сейчас театральное сообщество, кажется, окончательно раскололось. Часть театральных деятелей бросилась поддерживать власть, войну, часть – молчит, часть (меньшая) – открыто выступила против.
– Это очень щекотливый вопрос, ситуация все время меняется. И не в лучшую сторону. Человеку психологически легче поддерживать ту сторону, которая сильнее.
– С одной стороны, руководитель Театра Наций Евгений Миронов ездил в Мариуполь, с другой – в его театре идет прекрасный, как говорят, антитоталитарный спектакль “Кабаре” – может, ради такого компромисс имеет смысл? “Ну, да, а зато...”
– Об этом мы будем говорить потом, после. В природе не бывает абсолютно белого и абсолютно черного цветов. В целом все это выглядит довольно жутко, когда воюющее государство сохраняет подобие нормальной жизни с клубами, ресторанами, театрами, кафе и показами мод. А дальше начинаются попытки разбираться в оттенках: этот спектакль более антивоенный, этот менее. Весь этот праздник без конца выглядит достаточно зловеще. Такое впечатление, что люди хотят впасть в забытье и из него не выныривать больше.
– Многие театральные деятели сегодня говорят: мы не выступаем против войны, но зато мы в тяжелые времена даем людям какое-то развлечение, утешение. Для вас не существует такого оправдания?
– Для меня – нет.